Тринадцать способов убить Лалабелль Рок [Литрес] - Мод Вулф

Он качает головой, но это не похоже на «нет».

– Увидимся позже. Помни: у пистолета сильная отдача.

Я вылезаю и в раздражении оставляю дверцу открытой.

У дома всего один этаж, однако, когда я стою на аллее и смотрю на него, мне все равно кажется, что он нависает надо мной. Похоже, построен он в стиле ранчо, но все равно трудно представить, что какая-нибудь лошадь была бы здесь счастлива. Почти везде стекло, и в темноте оно мерцает, как влажный глаз. Старомодная терраса огибает дом, как лук. Из воспоминаний я знаю, что она приведет меня на задний двор к бассейну в виде лагуны. Я обхожу дом по скрипящим деревянным доскам пола и думаю об удаче.

Художница верит в удачу. Возможно, потому, что она художник. Если я и верю во что-то, то это в невезение. Думаю, я могла бы поверить в совпадения. Если бы попробовала. Даже, возможно, в оптимизм, хотя скорее в принципе, чем на практике. Но удача вообще ничего не означает. Человек, или вещь, или число не могут быть счастливыми. Это не черта характера – быть счастливым, или грустным, или иметь голубые или карие глаза.

А вот быть невезучим – тут мне все понятно. Нельзя спутать невезение с судьбой, потому что кому бы тогда было суждено терпеть неудачи? Нельзя же спроектировать рояль так, чтобы на нем невозможно было играть. Это было бы глупостью.

Не удача помогла мне устранить все Портреты, что попадались на пути (с одним важным исключением). Ведь в этом, как-никак, заключен смысл моего существования. Не удача привела меня к Художнице. Ведь у меня была серая папка формата А4. Но вот то, что я полюбила ее… В этом и есть невезение. Во всяком случае, для меня. А для нее это, по всей видимости, удача: она воспользуется преимуществом, которое дает ей моя ошибка, и успеет сбежать. Это действительно может стать ее удачей. Как тот, кто верит в удачу, она, надеюсь, поймет это.

Бассейн бросает голубоватые блики на окружающие пальмы и камни. У края стоит шезлонг, на нем тяжелая темная фигура, под которой натянулась и провисла ткань. Рядом стоит высокая тень. Мне кажется, что они разговаривают, но шум искусственного водопада перекрывает все звуки.

Я подумываю о том, чтобы спрятаться в темноте и дождаться, когда кто-нибудь из них обнаружит себя, однако я слишком устала от интриг. Мне хочется поскорее со всем покончить.

– Привет, – говорю я и делаю шаг вперед.

Тень поворачивается и становится Лалабелль, босой, в розовом спортивном костюме с эмблемой «Пепто-Бисмоля», с волосами, собранными в «хвост».

– Тринадцатая, – бросает она. – Наконец-то. Надеюсь, эта штука заряжена.

– Я тоже надеюсь.

Она чертыхается, но я игнорирую ее и прохожу дальше, чтобы взглянуть на фигуру в шезлонге. На меня смотрит Портрет; веревка впилась в ее запястья, во рту кляп, глаза вылуплены. Я вижу, как она начинает дергаться, пытаясь выпутаться.

– Зачем кляп? – спрашиваю я. – Она которая?

– Не знаю, – отвечает Лалабелль, раздраженно скрещивая на груди руки. – Какая разница? Просто убей ее.

– Я хотела бы знать. Если не узнаю, возникнет путаница, – говорю я так, чтобы в моем голосе не звучало недовольство. Я стараюсь изо всех сил. А она могла хотя бы сделать вид, что для нее это имеет значение.

Я протягиваю папку, и Лалабелль выхватывает ее у меня. Ярко-синие ногти напоминают когти. Она нетерпеливо листает страницы, затем тычет в одну.

– Вот. Эта.

Я читаю неторопливо – отчасти потому, что здесь темно, но главным образом потому, что мне приятно наблюдать, как Лалабелль нервничает: громко вздыхает, переступает с ноги на ногу, притопывает.

– Не понимаю, – наконец говорю я. – Здесь сказано, что она живет с тобой. Как она могла вломиться?

Лалабелль втягивает в себя воздух так, что у нее трепещут ноздри.

– Она не живет со мной. Она живет в сторожке. Это совершенно другой дом, только адрес тот же.

– Почему она живет так близко? – спрашиваю я, перечитывая короткий текст. Информация скупая и по существу.

Взгляд Лалабелль устремлен на нежно-голубую поверхность воды.

– Она моя дублерша. На съемках. Только в экстренных случаях, конечно. Мне нужно, чтобы она была рядом и мы вместе репетировали. Ты закончила? Мы можем двигаться дальше?

Я опускаю папку и разглядываю Лалабелль. Ее волосы стянуты на затылке. Синие когти сжимаются и разжимаются под манжетами розовых рукавов. Я перевожу взгляд на Портрет, который смотрит на меня и пытается что-то сказать. Она крутит кистями привязанных к подлокотникам рук и то и дело открывает и закрывает ладонь, словно хватая воздух. В этом жесте чувствуется мольба. Отвлекшись, я не сразу понимаю, что привлекло мое внимание.

Очень осторожно, убедившись, что он не выстрелит, я сую пистолет под мышку.

– Ой, только не надо… – говорит Лалабелль, но я уже вынимаю кляп изо рта Портрета.

– Откуда у тебя линии на ладони? – требовательно спрашиваю я.

– Я бы и так тебе сказала… – начинает Лалабелль, но Портрет озлобленно прерывает ее.

– Это Портрет, – заявляет она так, будто сплевывает слова. Тушь у нее размазалась, волосы спутанными прядями падают на лицо. Она тянется ко мне, и шезлонг, содрогаясь, продвигается вперед. – Это же Портрет, идиотка! Лалабелль – это я! Пристрели ее!

– Вот здорово, – бормочет Лалабелль в спортивном костюме. – Мы тут застрянем на всю ночь.

Я оглядываю их и вздыхаю, жалея, что ответила на звонок. Не могу избавиться от ощущения, что в этом вопросе они могли бы разобраться без меня. Затем подтаскиваю еще один шезлонг и вынуждаю Лалабелль – другую Лалабелль – сесть. Мне было бы проще, если б и она была привязана, но я не вижу поблизости веревку и сомневаюсь, что она поможет мне ее искать. Ни одна из них, кажется, не ценит мое стремление быть беспристрастной.

– Что ты делаешь? – возмущается Лалабелль. – Отвяжи меня!

– Пристрели ее! – говорит другая Лалабелль. – Хватит валять дурака!

– Послушайте, – говорю я, пытаясь урезонить их, – давайте успокоимся и разберемся вместе. Обе, пожалуйста, вытяните руки.

Они делают это с мрачным видом,